Скромное обаяние гештальттеории (Научно - популярное эссе).

В ряду моих апологий, задуманных еще в студенческие годы, замысел эссе о гештальтпсихологии занимал особое  место. Все, что я когда-то об этом читал и о чем размышлял, очень естественно воспроизводилось в моем сознании на протяжении многих лет. Можно сказать, что я писал эту апологию, не прикасаясь к бумаге. И, наверно, поэтому не испытывал нужды что-либо записывать. А зря. Меня тогда преследовало удивительное ощущение цельности теории, описанной в трудах Макса Вертгеймера, Вольфганга Кёллера (Kuhler), Курта Коффки, Курта Левина, их соратников и последователей. Это чувство выходило за рамки теоретических рассуждений. Оно было каким-то непостижимым образом связано с характером всей нашей жизни в 60-70-х годах прошлого столетия. Сейчас оно притупилось. Многое я забыл. Зато теперь, как мне кажется, догадался, в чем дело.

Почти все студенты психологического факультета МГУ в те времена были влюблены в гештальттеорию. Во всяком случае, в момент изучения этой теории мы находились под ее обаянием. Более того, как я подозреваю, наши учителя были поражены тем же недугом. Но скрывали его. Из известных ученых при мне только Владимир Петрович Зинченко в свои относительно молодые годы открыто признавался в приверженности идеям гештальтпсихологии.

Думаю, всех нас привлекал очевидный буржуазный дух, который пронизывает всю методологию этой научной психологической школы. И это было созвучно настроениям интеллигенции. Если не всей, то, во всяком случае, рафинированной ее части, к которой относились психологи.

Вообще, интеллектуальная среда Москвы той эпохи была подвержена плохо скрываемой тяге к буржуазности. Но не в социально-экономическом смысле, что определяется формой собственности на средства производства, а по характеру переживаний жизни. Буржуазность проявлялась в тоске по свободе от контроля государственных институтов и в стремлении к благам мира сего. Она предательски светилась в художественных вкусах и предпочтениях, например, в любви к живописи импрессионистов, в увлечении русской поэзией рубежа 19 и 20 веков.     Она явно просматривалась в интересе к фильмам “итальянского неореализма” и “французской новой волны”. “8 1/2” Федерико Феллини - вот наглядная демонстрация этих настроений. Помню, нас, молодых людей, потрясало в этом фильме проявление чувств, возникающих в поле напряжений между героями здесь и теперь, без оглядки на светлое будущее и какие-либо идеологические установки. А сами кадры фильма казалось намеренно воспроизводили такие известные феномены организации зрительного поля как “светлое на темном”, “темное на светлом”,  “фигура и фон” и прочие. И все это жило в пространстве, где грань реального и абсурдного была почти не заметна. От небольшого изменения феноменальной точки зрения, происходили колебания смысла воспринимаемого действа, как в картинках Мориса Эшера. Похожие “буржуазные ощущения” сохранились у меня и от фильма Клода Лелюша “Мужчина и женщина”.

Сравнительно недавно я обнаружил почти прямое подтверждение своей догадке, сравнив рассуждения двух американских ученых: психолога и экономиста. В “Хрестоматии по ощущению и восприятию”, изданной у нас еще в 1975 году, есть статья: Чарльза Осгуда “Точка зрения гештальттеории”. Вот некоторые цитаты из нее: “эта теория имеет дело с явлениями, которые обнаруживаются в зрительном поле, являющемся, в свою очередь, динамическим распределением энергии, причем его части взаимозависимы из-за участия в целом …Чем сильнее противоречие между связывающими и сдерживающими силами, тем больше энергии в зрительном поле, способной произвести перцептивную работу…Все зрительные поля (после того, как перцептивная работа произведена) имеют тенденцию к минимизации напряжения…”. Как это по типу рассуждения похоже на описание рыночных механизмов в книге Пола Хейни “Экономический образ мышления”, изданной у нас всего несколько лет назад!  “Экономическая теория утверждает, что, люди, действуя в своих собственных интересах, создают возможности выбора для других и что общественная организация есть процесс непрерывного приспособления к изменениям в чистой выгоде, возникающим в результате их взаимодействия…Спрос и предложение - это процесс взаимодействия в ходе которого определяются относительные цены. Это процесс взаимного приспособления и координации”. После этого сравнения у меня даже созрел каламбур: дух гештальттеории изоморфен духу рыночной теории экономики. Ведь, что такое взаимное приспособление и координация как ни минимизации напряжения, будь то в зрительном поле  или в поле экономических отношений? Таких перекличек можно привести еще много. И там и здесь описывается только механизм появления и трансформации процесса в условиях свободы выбора, или  после того, как выбор произошел. Гештальттеория и теория рыночной (буржуазной) экономики заняты анализом драмы того, что происходит в переплетении событий “в тот момент, когда” и “после того, как”. Важно зафиксировать момент напряжения, или специально его создать. А там, как получится. Какой будет по содержанию конечный результат, заранее неизвестно. И когда ситуация разрешится, уже действовать по обстоятельствам.

Психологов, конечно, эта драма интересует на уровне феноменов восприятия, воображения, мышления. Феномены гештальттеории всегда можно воспроизвести, если, конечно, знаешь, как структурировать зрительное поле. И уже через это влиять на сознание человека. Помню, я постоянно делал рисунки на тему обратимости смысла фигуры и фона. И вроде неплохо получалось. Однажды в общежитие МГУ на улице Шверника мой однокурсник Петя Яншин принес альбом Эшера. Автор восхитил всех нас виртуозным владением феноменами гештальттеории. Я даже не могу назвать его картины в полной мере произведениями изобразительного искусства. Они скорее производили впечатление иллюстраций к учебнику по психологии восприятия. Это была какая-то смесь искусства и прикладной психологии. Смесь изощренная и талантливая. После этого я уже не рисовал свои гештальтистские картинки. Интерес к теме был исчерпан до конца.

С гештальттеорией связана моя первая самостоятельная экспериментальная удача.  В рамках психологического практикума по мышлению на 2 курсе я попробовал воспроизвести феномен инсайта по схеме Карла Дункера, предложив некоторым своим однокурсникам задачу из высшей математики.

Для любителей математики предлагаю ее формулировку (остальные этот абзац могут пропустить). “Придумать функцию, которая будет непрерывной  в точке Х=0, и терпеть разрыв 1 рода (конечный) в любой другой точке на отрезке [0,1]”. Возможное решение следующее:

У (Х) ={ 0 - для всех рациональных чисел, Х - для всех иррациональных чисел}.

В те времена курс высшей математики на факультете читала замечательный человек прекрасный математик и психолог Елена Юрьевна Артемьева. Поэтому в принципе знаний у студентов-психологов 2 курса было достаточно. Но у них не было опыта решения таких задач. Им надо было самостоятельно осмыслить определение непрерывности аналитической функции и структуру множества действительных чисел. У меня были заготовлены две подсказки. Одна чисто содержательная и относилась к распределению рациональных и иррациональных чисел на оси Х. Между любыми двумя рациональными числами всегда существует иррациональное число и наоборот. То есть множества рациональных и иррациональных чисел как бы входят друг в друга. Вторая подсказка - образная. Предлагалось представить себе, как сливаются две реки. Мне надо было поймать момент сосредоточения испытуемого на объекте. И, когда напряжение в феноменальном поле достигнет своего наивысшего напряжения, дать соответствующую подсказку и тем самым стимулировать творческий процесс, то есть осуществить переструктуризацию феноменального поля. Особенно это было важно для второй (образной) подсказки. Естественно, задача предлагалась только тем студентам, которые имели по математике “отлично”.

Первые два опыта вышли неудачные. Испытуемые не среагировали даже на первую подсказку. Третьим был мой товарищ по группе Юра Кобелев. И тут получилось! Во-первых, Юра серьезно отнесся к первой подсказке. Он сразу сообразил, что надо как-то использовать особенность строения множества действительных чисел (то есть объединения рациональных и иррациональных чисел). Он чувствовал, что решение где-то близко. Тут уж я дал ему помучаться. И, когда он уже почти обессилел, ввел образ соединяющихся рек. После этого у Юры решение созрело мгновенно. Он весь засветился - инсайт в чистом виде. Наверно, на моем лице в тот момент было не менее восторженное выражение. Помню, с каким удовольствием писал потом отчет об эксперименте. Получилось, видимо, неплохо, если преподаватель по психологическому практикуму попросил оставить его у себя на некоторое время для более детального изучения. Я с удовольствием разрешил. Но, к сожалению, забыл потом забрать текст. Там были интересные наблюдения, над которыми я сейчас мог бы серьезно поразмышлять.

Наверно, я забыл не только потому, что студенческая жизнь стремительна и бесповоротна. Это, вообще, касается судьбы гештальттеории в истории нашей психологии. Ее постоянно забывают. Она всегда восхищала и даже в чем-то помогала, но так и не вошла в плоть отечественной психологической науки. Мы не ассимилировали ее идеи и не научились анализировать напряжения, возникающие в феноменальном поле. Мы не научились мыслить категориями возможного и вероятного, принимать свободу субъективного акта как нечто данное, независимое от нашего желания и наших представлений. Может быть, это случилось в силу недостаточной  буржуазности нашего научного менталитета? Над нами довлело и продолжает довлеть наследие имперского сознания. Мы думаем и действуем, исходя из заданных жестких концептуальных рамок общего взгляда на содержание феномена. Образно говоря, мы исходим из предположения, что у нас уже есть готовая картина мира и наше дело только ее конкретизировать. Наверно, поэтому психоанализ, несмотря на идеологическое  противодействие в течение длительного времени, пустил более глубокие корни в отечественном психологическом сознании, нежели гештальттеория. Ведь воззрения Зигмунда Фрейда в интенции объяснить все до конца с одной точки зрения вполне могут сравниться с политэкономической теорией Карла Маркса.

Кстати, психоанализ создавался на рубеже 19 и 20 веков в Вене – столице Австро-венгерской империи. А гештальттеория активно развивалась в Германии во времена, наступившие после распада как этой империи, так и всей их коалиции. Эта теория словно пронизана пафосом частной инициативы, когда первоначальный капитал уже создан и стоит задача его укрупнения. Научная школа гештальтпсихологов производит впечатление хорошо работающей корпорации. Ее не сотрясали дворцовые перевороты, как общество психоаналитиков. Если у кого-то из учредителей корпорации возникала необходимость работать самостоятельно, то новая научная школа появлялась как дочерняя фирма с изрядной долей уставного капитала в виде незыблемых исходных принципов родоначальной теории.

Стиль научных работ гештальтпсихологов прост и лаконичен. Он чем-то напоминает аналитические отчеты или прогнозы о состоянии дел в конкретной области экономики или производства. Как-то мне попался современный журнал об автомобилях. В каждой статье сначала описывается автомобиль  как некоторый объект, а потом он оценивается с точки зрения того, как его конструктивные особенности отражаются на самочувствии (субъективном состоянии) его пользователей. Точно так же  осуществляется классический анализ соотношения зрительного и феноменального полей.

Конечно, современные гештальтпсихологи стали значительно изощреннее своих учителей. Например, стилю трудов Рудольфа Арнхейма уже нельзя отказать в аристократичности. В книге “Искусство и визуальное восприятие” он возвышено трактует динамические силы феноменального поля в момент восприятия произведения картины как "подъем и падение, господство и подчинение, сила и слабость, гармония и беспорядок, борьба и смирение..." Но это опять же аристократизм, свойственный буржуазии, когда она достигла вожделенного влияния в обществе, но не забывает о своем происхождении, и готова заниматься благотворительностью. Это совсем не похоже на надменно-трагический аристократизм трудов психоаналитика Эриха Фромма, в которых жестокие социально-психологические феномены трактуются как проявление плебейской натуры.

Интересно то, что исторически мы близки к гештальтпсихологии. Лев Семенович Выготский был лично знаком с Коффкой и Левином. Левин посещал Москву в 1931 году, а Коффка участвовал во второй среднеазиатской экспедиции Александра Романовича Лурии (лето 1932 года). Ученица Левина – незабвенная Блюма Вульфовна Зейгарник– была долгое время живым памятником гештальтпсихологии на факультете психологии МГУ. Известна у нас и Тамара Дембо (методика Дембо-Рубинштейн). Как говорит мой близкий коллега Борис Гурьевич Мещеряков, отравляющие или, может быть, чарующие пары гештальттеории незаметно струились из разных щелей на протяжении развития всей нашей психологии. Но, тем не менее, гештальттеория не укоренилась в отечественном научном психологическом сознании.

Принимать во внимание активное распространение в последнее десятилетие гештальттерапии нельзя. Похожесть названий не должна нас обманывать. В психологии труда и эргономике используются феномены гештальтпсихологии, но в какой мере ассимилированы ее теоретические идеи, надо еще разобраться. Что же касается нашей педагогической психологии, то она, вообще, чужда гештальттеории. И это при том, что основные труды ее родоначальников всегда были в поле зрения корифеев отечественной науки. Однажды Василий Васильевич Давыдов на лекции по педагогической психологии сказал, что есть книги, которые каждый психолог, независимо от своей специализации, обязан прочитать. Его спросили, а какие книги именно? Он немного подумал и ответил: “Например, “Исследование интеллекта человекоподобных обезьян” Кёллера. Скучная книга, но прочитать надо”.  Я прочел ее с восхищением и воспринял как учебник по постановке полевого (то есть в реальных условиях) эксперимента. Потом забыл. Вспомнил много лет спустя, когда уже сам стал читать студентам лекции. А гениальная книга Вертгеймера “Продуктивное мышление”, изданная у нас с прекрасным предисловием Зинченко? Она, вообще, осталась незамеченной нашей широкой психолого-педагогической общественностью. А могла бы стать одним из важных источников развития теории психологического анализа учебного процесса. Так почему же мы не держим в поле своего профессионального внимания гештальттеорию? Всему виной, видимо, ее слишком скромное обаяние. А нам как представителям молодой нации интересно все яркое и громкое.

И все же идеи гештальтпсихологии настойчиво стучатся в двери нашего психологического сообщества. Сейчас это происходит через труды Бауэра, Гибсона, Маслоу и многих других авторов. Мы с удовольствием цитируем их, а потому и вспоминаем иногда, что они опирались на наследие Вертгеймера, Дункера, Кёллера, Коффки, Левина и их последователей. В этот момент нас все-таки захватывает обаяние гештальттеории.

Москва, 19 августа 2005 г.