История и состояние проблемы психологии выразительных движений

«Наш предмет (выражение эмоций у человека и животных) вполне заслуживает внимания, которое обращали уже на него многие превосходные наблюдатели... он достоин и дальнейшего внимания всякого дельного физиолога» — так Ч. Дарвин заканчивает свой труд «О выражении эмоций у человека и животных»

И действительно, эта проблема достойна пристального внимания, поскольку выразительные движения и действия играют видную роль в человеческом общении, выступая как важное средство коммуникации, как объективный показатель, сигнализирующий о сложнейших сдвигах в психическом состоянии человека, и как один из факторов научного познания личности.

Общение как процесс непосредственного установления межиндивидуальных связей и взаимодействий определяется системой конкретных общественных отношений, регулируется нормами морали и вместе с тем обусловливается общественным и индивидуальным опытом людей. Средства и способы общения всегда социальны по происхождению, но строго индивидуальны по - своему использованию, употреблению.

Наряду с речью — важнейшим средством связи, созданным обществом, — существуют другие виды коммуникативного поведения, использующие отличные от языка коды, например кинетическую активность человека — мимику, пантомимику, жесты, развертывающиеся во времени и пространстве (хотя двигательной активности человека присущи также биологические и трудовые функции). Необходимая в общении информация может поступать не только через собственно языковые, но и через невербальные средства (нормы общения, кинетические, паралингвистические).

Таким образом, в выразительные средства, стоящие в многообразной и тесной связи с речью, благодаря которой они вообще существуют, входят и закономерности, определяющие коммуникацию и общественную совместную жизнь и труд людей.

В процессе общения между людьми возникает все большая необходимость во взаимной ориентации между ними для достижения понимания. В этом процессе выразительные движения, жесты используются как средство для обеспечения согласия, их индивидуальные вариации постепенно сокращаются и, формализуясь, превращаются во все более эффективные инструменты общения, складывается своеобразная система обмена жестами, которая в известной мере становится объектом социального контроля.

Несмотря на специфические особенности различных способов передачи сообщений, все они подчиняются общим законам, совокупность которых составляет, как известно, теорию коммуникации, изучающую то общее, что имеется во всех актах коммуникации, независимо от конкретной природы используемых знаков.

Вся совокупность телодвижений сигнализирует об определенных психических состояниях человека. В этом смысле, неся определенную информацию о человеке, эта совокупность семиотична. Об этом говорят факты, изучаемые культурной антропологией.

Семантика жестов не заложена в их структуре. Что данный жест может символизировать, в значительной степени социально нормировано, зависит от контекста, от существующих обычаев, сложившихся традиций.

Известно, что игнорирование невербальных действий, неправильная интерпретация поведения при межнациональном общении приводят к нарушению общения в реальной действительности и самым разнообразным осложнениям

Таким образом, в обществе всегда существуют те или иные способы действия, которые облегчают взаимное приспособление людей. Весь арсенал выразительных движений выполняет функции общения, и это создает возможность координации действий большой сложности.

Манифестация определенного жеста зависит не от его физического или физиологического механизма, а от социальных норм, педагогических задач и представлений соответствующего общества, культуры или эпохи о том, каким должен быть человек вообще. Нельзя, конечно, понять выразительное движение человека при отвлечении от того, что он — социальное существо. В процессе исторического развития человек умножает свои выразительные средства, облегчая и ускоряя развитие человеческого общения, что, несомненно, ведет к обогащению человеческих эмоций и их выражений.

В каждой культуре применяется множество воспитательных «технических приемов» (в широком смысле), чтобы влиять на подрастающее поколение в этой области. Ведь взаимное познание, понимание и воздействие людей друг на друга является обязательным элементом любой совместной деятельности людей, имеющей самые разнообразные цели, в том числе и воспитательные

Пройденный человеком путь воспитания развивает у него привычку давать способам действия другого человека определенные истолкования и, чаще наблюдая одни из них и реже другие, заключать об устойчивых особенностях последнего Человек накапливает статистические данные об особенностях поведения другого. Перерабатывая и обобщая их, он превращает эти сведения в информацию, участвующую в регулировании его поведения по отношению к этому человеку и позволяющую ему более или менее предугадывать наиболее вероятные действия последнего. В процессе общения выразительное движение становится действием, и притом общественным действием, существеннейшим актом воздействия на людей

Своими истоками проблема выразительных движений уходит в глубокую древность и продолжает питать мысль человека и в наше время. В особой степени это относится не только к искусству, дающему богатые знания о психическом как отражении реальных жизненных ситуаций, но и к непосредственному общению людей в повседневной практической деятельности

Сначала мы видим фиксацию донаучного опыта в памятниках характерологического жанра — в литературе афоризмов, моральных наставлений (VII—VI вв. до н.э.). Здесь имеются достаточно тонкие наблюдения, не лишенные, однако, наивности и фантастичности. Но они уже отражают проблемы реальных взаимоотношений между людьми

Именно в них — начало того, в дальнейшем мощного, потока, впитавшего в себя огромный опыт поколений. Накапливающиеся позитивные знания в медицине, искусстве, риторике привели впоследствии к возможности классифицировать, обобщать, создавать определенные концепции.

Стремление проникнуть в глубину душевной, духовной жизни другого было связано с попытками осмыслить данные своих впечатлений, ввести их в определенную систему. Это древнейшее по своему происхождению стремление, естественно, опиралось не столько на аналитическую силу ума, сколько на неосознаваемые ассоциации, на интуитивные догадки.
Анализ этой предыстории научной психологии требует достаточно достоверного воспроизведения прошлого в виде описания и изучения конкретных феноменов и прежде всего их интерпретации, причинного объяснения.

Поэтапные срезы и выявление соотношения идейных сил, определяющих своеобразие каждого данного этапа как определенной интеллектуальной формации, обращают нас к первым попыткам перейти от интуиции и эмпирических соображений к своеобразному тестированию, что выразилось в появлении двух псевдонаучных дисциплин — физиогномики и френологии. Популярность, выпавшая в свое время на долю этих учений (и в каких-то фрагментах сохранившаяся в житейской психологии до наших дней), свидетельствует о жгучей потребности людей в средствах, позволяющих различать характер и способности ближних [12].

Мы сразу же исключим из анализа совершенно фантастическую концепцию Ф. Галля (1758—1828) — создателя френологии, пытавшейся коррелировать психические функции человека с формой черепа, поскольку в этой теории все было глубоко неверно (кроме в общем правильной исходной мысли о том, что свойства личности зависят от функционирования мозга, разные участки которого «ответственны» за психологические свойства и процессы)

Физиогномика — возможность распознавать по внешним показателям (чертам лица, движению рук и другим телодвижениям) субъективные состояния и характерологические особенности человека — восходит ко временам Гиппократа и Аристотеля

Гиппократ создал учение о мимических расстройствах, обращая внимание на клиническую картину мимических нарушений, их структуру и динамику, на их диагностическое и прогностическое значение.

Проследим развитие этой безусловно перспективной, хотя и специальной линии от истоков до наших дней, сделав ряд «засечек» Естественно, эта линия не шла обособленно от других, но может быть легко «препарирована» в аналитических целях.

Здесь особое место принадлежит Клавдию Галену — самому крупному после Гиппократа теоретику античной медицины, создавшему систему медицинских и биологических знаний. Вся история физиогномики средних веков находилась под влиянием его учения. Большой авторитет имело его учение (в гиппократовском плане) о смешении соков в организме, из особенностей сочетания которых Гален пытался выводить индивидуальную физиогномику и мимику

В XVI в. выдающийся немецкий врач и хирург Филипп Парацельс пользовался в своей практической деятельности мимическими критериями, хотя его идеи и не получили сколько-нибудь широкого распространения.

Отметим здесь и всплески аномалий — линию, идущую от Кардануса (XVII в.), стремившегося собирать факты о связи преступности с вырождением и указанием мимических, физиогномических и структурных отклонений, свойственных состоянию вырождения, линию, которая приведет к идеям Ломброзо (XX в.) — ложным обобщениям некоторых важных в клиническом и криминалистическом отношении наблюдений.

В эпоху Возрождения и в дальнейший период физиогномика и мимика начинают привлекать все большее внимание медицины в клинических целях.

В XVIII—XIX вв. идет накопление большого количества фактического материала о выразительных движениях и мимике в различных (достаточно фундаментальных) руководствах по патопсихологии и психиатрии.

Своеобразие выразительных движений и мимики при психических заболеваниях объясняется обострением или притуплением определенных состояний, что связано с патологическими процессами в головном мозгу, отягощенными бредовыми переживаниями. То, что в норме выражено в нерезкой степени, в патологии нередко приобретает выпуклые и ярко выраженные черты или же, наоборот, затушевывается.

Русский невропатолог Л.С. Минор («Об изменениях физиономии в нервных и душевных болезнях», 1893) считает, что огромную роль в мимике душевнобольных играют чувственные восприятия и представления. В эксперименте он применял метод гипноза и внушения с целью проследить связь между эмоцией и ее внешним выражением.

Видный русский психиатр В. П. Осипов попытался привести в систему обильные факты и дать им освещение, опирающееся на учение Павлова о высшей нервной деятельности («Курс общего учения о душевных болезнях», 1923).

В специальном клиническом направлении Л.М. Сухаребский на протяжении длительного периода времени собирал и анализировал мимические документы. Исследователь использовал метод специального наблюдения мимических комплексов при осмотре и лечении больных. В основе этого метода (с широким использованием фото и кино документации) лежит диагностическая направленность и симптоматическое понимание характера мимических изменений. Тем самым алфавит мимической выразительности рассматривается как изоморфный алфавиту нозологических единиц.

В его работе («Клиника мимических расстройств», 1966) утверждается необходимость рассмотрения мимики как динамического процесса, описываемого как в целостном выражении, так и раздельно по различным фракциям лица. Подобное выделение позволяет обнаружить дисмимические проявления при инфекционных психозах, эпидемическом энцефалите, при психозах старческого возраста, эпилепсии шизофрении, маниакально-депрессивных психозах, психогенных травмах, при олигофрении.

В труде Л.М. Сухаребского широко привлечен материал по астенизированной мимике, мимике паркинсоника, маскообразным лицам, аффектам тревоги, скорби, глубокой печали, безутешного плача, невыносимым душевным мукам, настороженности, подозрительности, состоянию экстаза, манерности, тоски, мимике ужаса и т.д.

Весь этот обширный, веками накапливавшийся клинический материал, дает возможность создать определенную неврологическую картину мимики.

Обратимся к истокам другой линии, идущей от Аристотеля.

Аристотель был автором первого физиогномического трактата. В его представлении люди с тонкими волосами — трусы, так как наиболее трусливые животные — овца и заяц — обладают тонким волосяным покровом. Наоборот, люди с грубыми волосами — мужественные представители человеческого рода, ибо грубые волосы характерны для наиболее крупных и смелых хищников (лев, дикий кабан).

Толстый (как у быка) нос означает лень, широкий нос с большими ноздрями (как у свиньи) — глупость, нос, как у льва, — важность и т. п.

«У кого руки простираются до самых колен, тот смел, честен и свободен в обращении», «У кого широкий рот, тот смел и храбр» и т. п.

Характерно, что мы и до сих пор в обычном общении говорим о лисьем выражении лица, о кошачьих ухватках, львиной поступи, бараньих глазах, орлином взгляде и т. п.

Физиогномические положения Аристотеля долго служили основой для последующих авторов, в трудах которых подробно указывается физиогномическое значение каждой части тела. При этом принималась во внимание не только форма этих частей, но и их движение (мимика и жесты). Ораторское искусство древности опиралось на определенные сведения о выразительной роли жестов (например, трактат Квинтиллиана «Наставления в ораторском искусстве», написанный в конце I в. н.э.).

Значительный интерес представляет трактат ученика Аристотеля — Теофраста «Этические характеры».

В дальнейшем учение Аристотеля о физиогномике было доведено до нелепых пределов, и многие трактаты представляли из себя лишь записывание и увековечивание действительно существующих или созданных воображением фактов на основе дурно истолкованных наблюдений.

На протяжении большого исторического периода (XVI—XVIII вв.) начали появляться подробные описания выразительных движений: в произведениях М. Монтеня, Ф. Ларошфуко, Ж. Лабрюера, Л. Бовенарга, Г. Лихтенберга и др. В них немало живых иллюстраций внешнего отражения психических состояний человека. Выросла значительная литература, но ввиду господства метафизических представлений физиогномические данные оценивались с позиций хиромантии, астрологии и т.д. Лженаучности не избежали даже лучшие (более беллетристические, чем научные) работы того времени.

Психология слишком долго находилась в руках монахов, идеалистов-философов, мистиков, поэтому в XIX в. физиогномика становится надежным убежищем для мистических, анимистических и идеалистических представлений Представители физиогномики этого периода — ярые противники материализма и дарвинизма (К.Г. Карус, Л. Клагес). Ряд «учений» в этой области — часто примеры неслыханной бессмыслицы (Лебрен).

Вместе с тем еще в XVIII в. Иоганн-Каспар Лафатер (швейцарский религиозно-философский писатель, участник антифеодального движения немецкого бюргерства «Буря и натиск») в своем сочинении — физиогномической библии («Искусство познавать людей по физиономиям») совершил первую попытку систематически исследовать выразительные движения и показать их связь с психическими состояниями и характерологическими свойствами, установить таким образом надежные корреляции между особенностями лица и психическим складом личности.

Если в прежних физиогномических работах характеризовались обычно наиболее яркие стандартные аффекты — гнев, ужас, страх, любовь, то сейчас осуществляется стремление дать анализ более тонким психическим состояниям, и Лафатеру, с его прекрасной зрительной памятью, знанием мелких признаков душевных движений, богатым воображением, удалось сделать ряд верных психогностических наблюдений. Но в общем диагностические индикаторы все те же — умственная жизнь отражается в строении и очертании черепа и лба; моральная и эмоциональная — в строении лицевых мускулов, очертании шеи и носа (различия в форме которого, например, трактовались как показатель различных степеней агрессивности характера); чувственные, животные качества — в складе рта, линии подбородка и т.д. [17].

К этому же направлению примыкают и некоторые труды В. Гёте, Г. Лихтенберга (яростного критика Лафатера) и ряда других авторов, дающих подробные описания анатомических особенностей выразительных движений, характерных для различных душевных состояний.

На почве физиогномических интересов Лафатер в течение ряда лет (особенно в 1775—1776 гг.) был связан с Гёте, который считал, что в отдельных своих высказываниях Лафатер поднимался до «гениальной эмпирии». Однако в 1778 г. Гёте окончательно порывает с Лафатером, от которого его отталкивали «расслабляющий мистицизм» и «жалкая капуцинская декламация» («Физиогномические фрагменты», 1775—1778 гг.). Действительно, несмотря на отдельные меткие эмпирические наблюдения, физиогномика Лафатера лишена научного значения, поскольку строится на религиозно-идеалистических принципах и полна совершенно произвольных толкований.

Горячим сторонником физиогномики в России был И.А. Сикорский, в 1861 г. написавший книгу «Всеобщая психология с физиогномикой» с подробным изложением физиогномики, с большим количеством литературных и художественных иллюстраций [8].

И.А. Сикорский считал, что физиогномика должна объять всю внешность человека, т.е. лицо, фигуру, положение рук, движение и положение глаз, деятельность желез и трофические процессы, оказывающие влияние на внешность. Наибольшее физиогномическое значение Сикорский отводит «переменам в лице», зависящим от работы многочисленных мышц, придающих лицу необычайную подвижность и изменчивость Сикорский считал, что в этом смысле лицевая мимика, а также движение рук и пальцев имеют большое диагностическое значение. Второе место в этом отношении принадлежит движениям глаз, часто выражающим субъективные состояния. Наконец, выразительные движения тела (поза) также имеют диагностическое значение Сикорский полагал, что сличение поэтических описаний и метафор с изображениями художников приводит к раскрытию глубокого смысла многих физиогномических подробностей. Он считал, что физиогномика в будущем свяжет и объединит разнообразный психологический материал, имеющийся в художественной литературе, изобразительном творчестве, физиологии, биологии, психиатрии.

Доля правды, содержавшаяся в физиогномике, не так уж велика, чтобы претендовать на науку. Тем не менее физиогномика в конце XVIII и в XIX в. все же пользуется большой популярностью, поскольку, как пишет Н.Д. Левитов, взамен «принятых в психологии того времени словесных субъективных номенклатур психических состояний .. были поставлены объективные данные внешнего облика человека, которые, по предположению, служат индикаторами характера. В физиогномике, несмотря на идеалистическое мировоззрение авторов, имелась материалистическая тенденция объяснить психическое, внутреннее физическим, внешним» [6].

Сейчас ни антропология, ни анатомия, ни психология не располагают достаточно достоверными данными о том, зависит ли характер человека, личностные его свойства от строения тела, конфигурации лица и пр. Однако, быть может, все же достоин внимания большой описательный материал, содержащийся в трудах Кречмера, хотя его общетеоретические построения, противоречащие диалектико-материалистическому воззрению, должны подвергнуться строгой критической оценке

Признавая за морфологическими особенностями некоторое психологическое значение, нужно отметить, что их роль как факторов психологической индивидуальности не может идти ни в какое сравнение с той ролью, которую играет центральная нервная система.

В XIX в. научное естествознание достигло больших успехов. В это время происходит перелом и в развитии учения о мимике. Создается целая серия работ, посвященных анатомо-физиологическим основам и динамике развития мимики (Ч. Белл, К. Дюшен, Ч. Дарвин, Т. Пидерит и др.).

Ч. Белл, шотландский анатом, физиолог и хирург, открывший чувствительные и двигательные корешки спинномозговых нервов, много сделал, чтобы выявить роль нервного фактора в мимических функциях. Его труд «Анатомия и физиология выражения» (1806), показывающий связь выразительных движений лица с дыхательными движениями, был высоко оценен Ч. Дарвиным. Белл вскрыл роль идеомоторики в выразительных движениях и показал связь между выразительными движениями и функциями различных отделов нервной системы.

Труды Белла оказали значительное влияние на изучение выразительных движений. Следы этого влияния можно видеть в сочинениях немецкого анатома Пидерита, который стремится сделать анатомию полезной для художника и скульптора. Общее выражение лица он разлагал на ряд элементарных выражений отдельных черт, считая, что комбинирование таких элементов обеспечит гармоничное целое. По теории Пидерита, выразительные движения — полезные движения, а лицевые мускулы — это дополнение к органам чувств для облегчения восприятия раздражителей или, наоборот, воспрепятствования им. Составленные Пидеритом иллюстрации многими исследователями использовались в дальнейшем для проверки адекватности предполагаемых элементарных выражений.

Французский врач-невропатолог Дюшен экспериментально подтвердил воззрения Белла, применив методику раздражения отдельных мышц лица электричеством. Его трактат «Механизм человеческой физиономии, или электрофизиологический анализ выражения страстей» отражает опыт экспериментального изучения мимического значения лицевых мышц. При помощи электрического раздражения Дюшен вызывал сокращение отдельных мышц лица и их групп и этим путем воспроизводил мимическую картину того или иного психического состояния. Все данные Дюшена были подтверждены наблюдениями и опытами Ж. Шарко на загипнотизированных субъектах.

Эпоху в развитии проблемы выразительных движений составил классический труд Ч Дарвина «Выражение эмоций у человека и животных» (1872) [4]. Опираясь на богатейший фактический материал, Дарвин соотнес эмоции человека с соответствующими аффективными и инстинктивными реакциями, которые наблюдаются в животном мире. В этом этюде о происхождении человеческих выразительных движений Дарвину было важно новое подтверждение справедливости его учения о происхождении человека или, как он сам говорит в одном из писем, «показать, что чувства человека, которые считались «святая святых» человеческой души, имеют животное происхождение, как и весь человек в целом».

И Дарвиным было показано, что в филогенезе корни человеческой мимики лежат глубоко в биологическом мире. Следует согласиться с тем, что все выразительные движения животных являлись жизненно важными, так как своевременно подготавливали индивида к борьбе.

Современная мышечная физиология подтвердила предположение Дарвина о значении подготовительного «иннервационного периода» для эффективной работы мышц и претворила это теоретическое положение в практику мышечной тренировки (в первую очередь в спортивной деятельности). Нервно-мышечная установка (как особое подготовительное состояние) благоприятствует мышечной деятельности на почве внезапного и сильного мышечного напряжения.

В качестве первого основного «начала» для объяснения выразительных движений Ч. Дарвин выдвигает мысль о выразительных движениях как рудиментах прежде целесообразных движений, указывая на генетическую связь выразительных движений с инстинктами. Так, многие выразительные движения представляют собой продукт унаследованных ассоциаций между определенными ощущениями и эмоциями, с одной стороны, и их внешним проявлением — с другой. Некогда эти биологически полезные внешние способы выражения закрепились наследственным путем и превратились в ассоциированные привычки, возникая при соответствующих эмоциях вне зависимости от их полезности.

Согласно второму началу (наиболее слабое звено во всей концепции Дарвина), некоторые выразительные движения могли возникнуть в силу контрастов. Жесты, означающие различные чувства, начинают в результате практики употребляться как выразительные движения противоположных чувств (например, напряженная поза разгневанной собаки сменяется позой покорности и расслаблением мышц при встрече с хозяином). Этот принцип высказан Дарвином весьма осторожно (ввиду недостаточности физиологического материала). В критической литературе он встретил наиболее резкие возражения.

Наконец, учитывая невозможность охватить все многообразие явлений, Дарвин вводит третье «начало», согласно которому ряд выразительных движений («независимо от привычек») попросту является движениями разрядки нервной системы и наблюдается главным образом при бурных эмоциях или вспышках аффекта (обилие жестов, неупорядоченность движений, учащенное дыхание, разные сосудистые реакции и т. п.).

Обращаясь к изучению выразительных движений, Дарвин не интересовался, в какой субъективной форме они выступают, сопровождая эмоциональные состояния. Ему важно было решить вопрос о том, имеют ли наблюдаемые изменения мимики, пантомимики, голоса при аффектах какой-либо приспособительный смысл.

Эмоциональные состояния в дарвиновской концепции оценивались в связи с побуждением к действию, а не с традиционной точки зрения, согласно которой чувства классифицировались исходя из переживаний субъекта.

Под давлением новых фактов и развития теоретической мысли в области материалистической философии и естествознания учение Ч. Дарвина о выразительных движениях человека претерпело заметные изменения и получило дальнейшее развитие. Стало ясно, что концепция Дарвина, как чисто биологическая, вскрывает происхождение лишь ограниченной группы выразительных движений. Для понимания происхождения специфических человеческих эмоций во всем богатстве их внешних проявлений учение Дарвина оказалось явно недостаточным, поскольку человеческие эмоции несут на себе печать социальной природы и человеческого труда на протяжении его многовековой истории.

После Ч. Дарвина целый ряд психологов (Спенсер, Рибо и др.) продолжал развивать идеи о биологическом происхождении человеческих эмоций из аффективных и инстинктивных реакций животных. Вообще вопрос об отношении между эмоциями и их внешним выражением стал предметом оживленного обсуждения в специальной литературе.

В. Вундт рассматривал выразительные движения как индикаторы психических состояний. Он поставил ряд опытов с использованием механической и хронометрической техники своего времени. При этом он исходил из того, что «с каждым изменением психических состояний одновременно связаны изменения соответствующих (коррелятивных) физических явлений». Для Вундта выразительные движения — это лишь спутник переживания. Движение извне соотносится с переживанием, оно сопутствует, сопровождает; реальная же связь у выразительного движения имеется лишь с порождающими его процессами иннервации. Но при этом движение и психологическое его содержание неизбежно распадаются. Выразительное движение перестает что-либо выражать. Из выражения в собственном смысле слова оно превращается лишь в сопровождение, в физиологическую реакцию, лишенную всякого психологического содержания.

Очевидно, что односторонний физиологический подход к проблеме не способен разрешить ее, и здесь правомерно лишь рассмотрение всей совокупности фактов. Если Дарвин ставил этот вопрос в связи с теорией эволюции, то многие исследователи последующего времени, уйдя от этого плодотворного направления, рассматривали указанный вопрос преимущественно с точки зрения первичности внутренней или внешней стороны эмоций. Мысль Дарвина, утверждавшая единство эмоций и их внешнего выражения («эмоций почти не существует, если тело остается пассивным»), была доведена До степени крайнего преувеличения и идеалистического извращения. Стала закрепляться «рудиментарная» теория эмоций. Все выразительные движения рассматривались ретроспективно.

В итоге такое рассмотрение вело к умиранию целой сферы психической жизни — эмоций. На известный период господствующей становится теория американского философа и психолога У. Джемса и датского врача Г. Ланге, которые поставили задачу найти «источник живучести эмоций» (Джемс) в последовательности тех органических процессов, из которых складываются эмоциональные реакции. Известно, что для психологов до Джемса и Ланге первым звеном в ходе этого эмоционального процесса было внешнее или внутреннее событие, восприятие которого вызывает эмоцию (например, встреча с опасностью), затем переживание самой эмоции (чувство страха) и, наконец, соответствующее телесное, органическое выражение (сердцебиение, побледнение, дрожь, пересыхание горла — симптомы, сопровождающие страх).

Джемс и Ланге изменили традиционное рассмотрение хода этого процесса, указывая, что непосредственно за восприятием того или иного события возникают рефлекторно вызываемые органические изменения (для Ланге — преимущественно вазомоторные, для Джемса — висцеральные). Восприятие собственных органических реакций и составляет основу эмоций.

«Парадокс Джемса» основан на схеме: внешнее воздействие — вызванные им изменения на периферии — обратные сигналы, поступающие в мозг, — эмоциональное переживание. Согласно точке зрения Джемса, достаточно подавить внешнее проявление эмоции, и она исчезает; достаточно вызвать в себе выражение известной эмоции, как эта эмоция придет вслед за этим выражением. Таким образом, решающее значение в возникновении эмоциональных состояний принадлежит вторичной, «обратной сигнализации» с эффекторных аппаратов: бегство порождает панику и страх, унылая поза — уныние и т.п.

Возражения против теории Джемса — Ланге, выдвинутые в психологии, шли в двояком направлении: с одной стороны, против понимания эмоциональных переживаний как совокупности ощущений, вызываемых периферическими изменениями, причем поддерживалось значение высших психических процессов в самом протекании эмоции (Леман и др.), а с другой стороны, против психологической «одномерности», которой противопоставлялась «трехмерная» характеристика эмоций, включающая в себя, кроме состояний, образующих переходы между удовольствием — неудовольствием, также состояния напряжения — разрешения и возбуждения — успокоения (В. Вундт)

Главное положение теории Джемса — Ланге о решающей роли периферических изменений оспаривалось также и некоторыми физиологами, в том числе Шеррингтоном, который опытным путем доказал, что отделение висцеральной системы от центральной нервной системы не изменяет общего поведения животных в ответ на воздействия, вызывающие эмоции.

Несмотря на серьезную критику периферической теории, она в различных своих вариантах продолжала удерживаться в психологии вплоть до исследований Кэннона, Барта и др.

Выдающийся физиолог В. Кэннон [5] в опытах над животными экспериментально установил, что при различных эмоциях возникают глубочайшие гуморальные изменения всей висцеральной системы. Вместе с тем Кэннон показал, что между эмоцией и ее телесным выражением не существует однозначной связи, т.е. телесное выражение неспецифично для психологической природы эмоций. Оно одинаково при психологически диаметральных состояниях. Даже полное отделение внутренних органов от центральной нервной системы не изменяет эмоционального поведения: висцеральные изменения при сравнительно малой чувствительности внутренних рецепторов протекают слишком медленно, чтобы быть источником эмоциональных состояний.

Кэннон и Барт считают, что эмоциональные состояния объясняются специфической деятельностью центральной нервной системы и непосредственно связаны с деятельностью таламуса. Кроме того, Кэнноном было показано, что все вегетативные симптомы являются скорее спутниками, добавлениями и выразителями усиленной мышечной деятельности, чем самими эмоциями.

Но на некоторый период интерес к проблеме выразительных движений падает, поскольку столь совершенно очевидной стала бесперспективность ее развития в плане физиогномических направлений. Главное внимание уделяется сейчас разработке самого учения об эмоциях.

На основании многих исследований, а также данных о патологических изменениях в эмоциональной сфере, возникающих при поражении подкорковых центров, произошел окончательный переход от периферических к «центральным» теориям эмоций. Успехи психологических и патопсихологических исследований позволили преодолеть как биологизаторские, так и интеллектуалистические взгляды на природу эмоций и выделить их специфические особенности.

XX век внес много нового в понимание и происхождение выразительных движений.

В общем потоке развития теории выразительных движений и роли общения для расшифровки состояний человека значительный интерес представляет концепция С. Л. Рубинштейна (данная на фоне критического анализа зарубежных исследований), неразрывно связанная с общей теорией эмоций, в свете которой лишь возможно осмыслить и истолковать экспериментальные факты.

С. Л. Рубинштейн указывает, что для понимания выразительных движений и самого переживания надо перейти от фиктивного к реальному индивиду. Поведенческая психология превращает выразительное движение в отрывок поведения, в соответствующую тому или иному поведению установку или «позу» (Уотсон), рассматривает выразительное движение лишь как внешнюю реакцию организма, лишенную внутреннего содержания. Но при этом от выразительного движения, вовне выражающего внутреннее содержание личности, ничего не остается, так же как ничего не остается и от этого внутреннего содержания. Для того чтобы подход к выразительному движению от действия, от поведения был плодотворен, необходимо, чтобы в самом действии раскрывалось внутреннее содержание действующего лица.

Важно, что чувство выражается в содержании того, что человек сейчас, в данной обстановке, ситуации делает, какими качествами характеризуется это его действие и т.д. Именно в этом и именно таким образом выражается его личность, его отношение к тому, что он делает, и к другим людям.

Наша мимика, жесты, интонации, являясь средством воздействия на других людей, служат средством передачи не только эмоционального состояния, но и отношения, средством выражения наших устремлений, выражения наших оценок явлений окружающей действительности.

Выразительное движение (или действие) не только выражает уже сформированное переживание, но и само, включаясь в него, формирует его, так же как, выражая свою мысль, мы тем самым формируем ее Мы формируем наше чувство, выражая его

Таким образом, выразительное движение (или действие) и переживание взаимопроникают друг в друга, образуя подлинное единство. Выразительное движение, в котором внутреннее содержание раскрывается вовне, это не внешний спутник или сопровождение, а компонент эмоций. Обобщающая мысль С. Л. Рубинштейна выражена следующими словами.

«В изолированно взятом выражении лица напрасно ищут раскрытие существа эмоции; но из того, что по изолированно взятому выражению лица, без знания ситуации не всегда удается определить эмоции, неправильно заключают, что мы узнаем эмоции не по выражению лица, а по ситуации, которая ее вызывает. В действительности из этого можно заключить только то, что для распознавания эмоций (особенно сложных и тонких) выражение эмоции служит не само по себе, не изолированно, а в соотношении со всеми конкретными взаимопониманиями человека с окружающими» [7].

Изучению дифференциации выразительных движений в процессе восприятия человеком других лиц посвящено много отечественных исследований, еще больше зарубежных. Изучению подвергаются выразительное поведение, экспрессия (мимика, жестикуляция, походка и пр.), особенности двигательно-поведенческих форм реакций (поза, пантомимика, осанка, характер двигательной активности), речевые особенности, голосовые реакции (стиль речи, высота, тембр, темп, интонация и т.п.). Каждая из этих особенностей рассматривается как своеобразный код внутренних состояний и свойств человека.

В последние несколько десятилетий за рубежом вышел целый ряд монографий, касающихся главным образом закономерностей архитектоники лица и механизмов формирования мимических функций

Даже простое перечисление исследований, проведенных зарубежными психологами (исследования 60-х годов), свидетельствует о достаточно широком фронте изучения этой проблемы К этим исследованиям относятся «Развитие способности распознавания психических состояний в онтогенезе» Ф. Ленард и Э. Банлаки [18], «Сравнительный анализ распознавания выразительных движений в норме и патологии» С Вандерберг и Маттиссон [21], «Влияние аффективных напряжений на умственную деятельность» (с интересным материалом о мимике и жестикуляции) И Гельм [14], «Зависимость психических состояний от жестов» М. Кроут [15], [16], «Истолкование позы (А. Олсен [20]) и их влияние на ролевое восприятие» (Сарбин, Хардик), «Установление корреляций между голосом и образом человека» (Г. Олпорт и др. [15], [17], [19]).

Все эти исследования дают большой фактический материал, часто собранный, к сожалению, без учета конкретной ситуации, в которой происходит общение. Недостаточно убедительны утверждения о прямолинейных зависимостях выразительных движений от состояний, однозначно отражаемых жестом, позой, голосом и т. п.

Изучение проблемы выразительных движений показывает, что любое научное описание эмоций должно быть выражено в терминах, характеризующих регистрирующий механизм, и связываться с широко понимаемым эмоциональным поведением и лежащим в его основе механизмом. Однако, даже при наличии объективных методов, решение этой проблемы встречается со значительными трудностями. Следует отметить, что понятия, с помощью которых характеризуются различные и подчас весьма сходные эмоциональные состояния, не всегда обладают достаточной четкостью. К тому же сами эмоции, о которых идет речь, часто недостаточно четко отдифференцированы друг от друга.

Внешние показатели эмоционального поведения, представляя собой синтез произвольных и непроизвольных способов реагирования, не являются универсально приемлемыми критериями, поскольку они в высшей степени зависят от культурных и социальных изменений Безусловно, внешние признаки эмоций повседневно используются в процессе социального приспособления и личных оценок, однако трудно быть уверенным, какие именно стороны различных выразительных движений составляют основу правильного суждения. Трудно сказать, можно ли правильно объяснить поведение на основе только этих показателей вне зависимости от ситуаций действия раздражителя и от проецирования собственных переживаний при объяснении выражения эмоции другого человека.

Советский психолог П.М. Якобсон [11] на основе экспериментальных данных показал влияние ситуации на характер мимических движений. В частности, им отмечено, что всякого рода схематизированные выражения и система их сочетаний, хотя и дают представление о некоторых закономерностях восприятия экспрессии, не являются все же средством раскрытия реального богатства «языка» выразительности живого лица человека. В этой связи важен учет того живого опыта восприятия человеческой экспрессии, который накопило человечество (в частности, в концентрированном виде в деятельности писателя).

Особый фронт исследований — изучение проблемы восприятия человека человеком, ведущееся под руководством А.А. Бодалева,[3].

Уделяя большое внимание выразительным движениям, он рассматривает их в контексте только что названной проблемы. Опираясь на теорию формирования человека как субъекта труда, познания и общения (Б.Г. Ананьев [1]), А.А. Бодалев и его сотрудники изучают возрастные, индивидуальные и профессиональные особенности восприятия человека человеком.

А.А. Бодалев считает, что процесс познания человека человеком не является простым «чтением» внешних данных, а превращается в решение сложной психологической задачи, так как связи между внутренней сущностью человека и различными внешними проявлениями очень сложны и многозначны.

Современные теоретические представления и схемы в «снятом» виде содержат достижения предшествующего развития, учитывая и их просчеты. Конечно, и в настоящее время каждая психологическая категория находится в становлении, движении, преобразуясь с каждым успехом позитивного знания в более адекватные своему объекту интеллектуальные структуры. И это относится ко всем психологическим проблемам, понятиям, в том числе и к проблеме выразительных движений.

Прогресс в изучении выразительных движений состоит в рассмотрении взаимопроникновения выразительных движений и переживаний в их подлинном единстве.

Как бы ни был интересен вопрос о генезисе выразительных движений, какова бы ни была их первоначальная функция, в настоящее время выразительные движения выполняют прежде всего функцию общения, воздействия, и все выразительные движения все в большей степени приобретают содержание, необходимое для выполнения этих функций.
Современное состояние психологической науки позволяет признать несомненное значение выразительных движений как объективного фактора, а также провести достаточно четкую демаркационную границу, отделяющую научные психологические, психофизиологические и биологические факты от концепций, остающихся на уровне житейских и донаучных представлений. Вместе с тем прагматическая направленность изучения выразительных движений не должна снимать необходимость теоретической разработки этого вопроса.

ЦИТИРОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

1. Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. Л., Изд-во ЛГУ, 1969.

2. Анохин П.К. Последние данные о взаимодействии коры и подкорковых образований головного мозга. М., Медгиз, 1958.

3. Бодалев А.А. Восприятие человека человеком. Л., Изд-во ЛГУ, 1965; Формирование понятия о другом человеке как личности. Л., Изд-во ЛГУ, 1970.

4. Дарвин Ч. Выражение эмоций у человека и животных. Соч., т. V. М., Изд-во АН СССР, 1953.

5. Кэннон В. Физиология эмоций. Телесные изменения при боли, голоде, страхе, ярости. М., 1927.

6. Левитов Н.Д. Психология характера. М., «Просвещение», 1969.

7. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М., Учпедгиз, 1946.

8. Сикорский И.А. Всеобщая психология с физиогномикой. Киев, 1904.

9. Симонов П.В. Теория отражения и психофизиология эмоций. М., «Наука», 1970.

10. Сухаребский Л.М. Клиника мимических расстройств. М., «Медицина», 1966.

11. Якобсон П.М. Психология чувств. М., Изд-во АПН РСФСР, 1958.

12. Ярошевский М.Г. Психология в XX столетии. М., Политиздат, 1971.

13. А11port G.W. Pattern and growth in personality. N. Y., 1961.

14. Helm I. Dber den Einfluss affectiver Spannungen auf des Denkhandeln. Zs. I Psychol. Bd. 157, H. 1—2.

15. Krout M.H. An experimental attempt to produce unconscious manual symbolic movements. "Psychol. J. gen. psychol.", 1954, № 51.

16. Krout M.H. Autistic gestures. An experimental study in symbolic movement. "Psychol. monogr.", 1935, № 208.

17. Lafater. L’art de connaitre les hommes par la physionomie. Nouvelle edition. Paris, 1835.

18. LenardF. u. Forrai — BanlakiE. Pszichologica tanuelmanyok. 3 kotet, 1960.

19. Lindzey G. (ed.). Handbook of social psychology. London, 1959.

20. О1sen A.A. M. Posture and body movement perception. Proceedings of the sixteenth international congress of psychology. Amsterdam, 1961.

21. Vanderberg S. a Mattisson M. The interpretation of facial expressions by schizophrenics other mental patients, normal adults and children. "Acta psychologica", vol. XIX. Amsterdam, 1961.